А́ртатос. Глава XIII

[suncet-flame]

1

Граф Сезар ви Котронэ, камергер его высочества Райнеро Рекенья, а попросту одержимый демоном болван, разлёгся на холодных плитах перед балконом. Бороться с образом, возникающим в голове манящей вспышкой, было не просто. Ветер доносил солёный запах моря, волны рокотали совсем рядом, лёгкие белые занавеси парили над Сезаром парусами. Закрыть глаза, и он на корабле, у штурвала, отдаёт приказы, силясь перекричать разбушевавшееся море, и смело идёт навстречу черногривой буре. Сезар с силой ударил ладонью по полу, кожу обожгло, но навязчивая картина растаяла. Артист внутри него изнывал без сцены и новых пьес, Сезар же подкармливал его жалким шутовством, лишь бы тот с голоду не загрыз самого драматика. Котронэ лежал на полу, раскинув руки и ноги, и убеждал себя, что он морская звезда на песчаном дне. Плиты, то есть песок, холодили спину, потоки воздуха, то есть течение, раз за разом окатывали волной. Сезар всего лишь морской гад, что ему эти людские заботы? Разгневанный герцог, позор на друга и родное королевство, обречённая любовь к Бьядже, расхаживающий по Пьядже демон в его обличии, маска, ставшая частью лица… Какая ерунда, баловство по сравнению с гулом волн, течением, бесконечной морской стихией.
— С врагом из плоти и крови мы бы справились, — принц Рекенья принёс не только себя, с собой он прихватил всё это баловство, разом свалившееся на Сезара неподъёмным грузом. — Но древний демон, дружок забытых богов… Выпьем, Котронэ.
Сезар испустил страдальческий стон, распахнул глаза. Море схлынуло, оставив его хватать влажный воздух. Конечности вполне человечьи, рука отозвалась болью, это напомнил о себе порез. Плиты у балкона, огни из комнаты, рядом сидит Райнеро, сложив ноги на мироканский манер, и протягивает бутылку. Протягивает и смотрит, но совсем не на Сезара… Поначалу это забавляло. Затем почти доводило до бешенства. Теперь же заставляло страдать. Сезар не помнил, когда в последний раз друг, обращаясь к нему, смотрел ему в глаза, а не на маску. Должно быть, в ту ночь, когда Сезар сбежал, как думал, навсегда.
— А может, её ножом поддеть? — Рекенья пьяно икнул, воткнул нож в пробку своей бутылки. — Раз! И всё-ё-ё… — принц присосался к горлышку.
Сезар только рукой махнул, хлебнул из своей бутылки. Вино уже почти утратило вкус, верный признак того, что принц и его камергер всё-таки напились.
— Только попробуй. — Котронэ отобрал указующий на маску нож, откинул, прикоснулся к гладкому воску. Ножом не поддеть, это всё равно что вспарывать кожу. Но объяснять это пьяному другу не было ни сил, ни желания. Эта маска не простой кусочек воска. Нет, она плотно прилегала к лицу, так плотно, что Сезар её не чувствовал. Она была продолжением лица, его неотъемлемой частью. Она была живой.
Оставив бутылку, Райнерито обхватил лицо Сезара ладонями, и по ушам ударил страдальческий вопль:
— Где твоё лицо, где?! Я же забуду его… Где родинка у виска, где твои ангельски честные глаза, где аккуратный нос?! Я так давно по нему не щёлкал! Сезааар, это маска страшная, я даже глаз твоих в эти щели не вижу… А если это вообще не ты?! — раздосадованный принц отстранился, с трудом поднялся на ноги.
— Ты явно перебрал… Всё там же, где было, и оставь эту бутылку. — Сезар встал вслед за другом, пол устремился навстречу, но тут же выровнялся. Терпимо, Райнеро и Сезар пьянели с одинаковой быстротой, и раз пол не стал палубой, то и Райнеро далеко до пьяного бешенства. Но если он осушит ещё пару бутылок… Нет, стоит уложить принца спать, пока он не понёсся по коридорам Пьядже с воплями, что он великий маршал и завоевал это королевство.
— Цыц, Сезарина! — Рекенья свалился в одно из кресел, но бутылку действительно оставил на столике, схватив вместо неё подсвечник с медными буйволовыми головами. Сезар испугался, что сейчас бык Валентинунья ополчится на вольпефоррского собрата, но принц только вздохнул, вглядываясь в огоньки свечей и ловя ладонью капельки воска. — Свечи догорают… Точно! Мы твою маску расплавим, она же восковая.
Сезар упал в кресло рядом с Райнеро, всмотрелся в дрожащие от дыхания принца язычки огня. Пальцы нашли маску, нажали, ощутили только воск. Маска не была ему кожей, так может правда попробовать?
Сезар забрал у Райнерито одну свечу, поднёс к глазам. Огонёк старательно выплясывал, скоро из садов к ним в комнату полетят мотыльки. Крошечные, невзрачные создания, ведомые любовью к огню, не боятся подпалить крылья, умереть, только бы обнять этот маленький сгусток света. Огонь встрепенулся, Котронэ сощурился. Из золотого ореола, алых всполохов, ясно сложилась фигурка Бьяджи. Дрогнула и упорхнула тоненькой лентой дыма, лёгкого, почти прозрачного. Сезар поймал восковую слезу от свечи, та застыла на ладони, конечно, напомнив формой крохотное сердечко.
Но на что Бьядже сердце драматика, если его лицо, глаза, в которых бьётся душа, сокрыты творением демона? Она так обрадовалась встрече, она обнимала… но Сезара ли? Не хотелось думать, каким она узнала его за этот месяц, видя перед собой демона Артатоса и принимая за графа Котронэ!
— Расплавить, говоришь? А давай…
Райнерито оживился. Подхватив почти растаявшую в его руках свечу, уселся на подлокотник кресла Сезара. Свеча лизнула щёку, Сезар сощурился, но стерпел. Постепенно место около виска начало нагреваться. Тепло нарастало, становясь жаром. Не в силах больше терпеть, он вскрикнул, оттолкнул руку принца.
— Ты чего?! — возмутился Рекенья. — Смотри, капли воска от маски, не мог потерпеть?
Сезар осторожно прикоснулся к растопленному месту: жжение, боль, как от ожога.
— Не мог, я всё чувствую! Это всё равно что терпеть сожжение кожи! — Котронэ зашипел от боли, но вернул дорожки воска на место и попытался разровнять поверхность маски. — А если у меня на лице теперь будет ожог?
— Тут одна мелочь… — Райнерито виновато улыбнулся, снял что-то с воротника рубашки камергера. — Капля твоей щеки. Застыла.
Сезар почти взвыл, спрятал маску в ладонях. Её не снять, не срезать, не растопить! Навеки с ним, эта маска и этот демон, и нет смысла сопротивляться. Вернуться к труппе, продолжить выступления, а принц Рекенья проживёт и без него… В Эскарлоту Сезару таким всё равно не вернуться.
— Ну, не расстраивайся, — Райнеро похлопал его по плечу, потянул за руки, отнимая их от лица. — Когда мы её снимем, твоё лицо будет прежним, уверен. Заклятия разрушаются, чары развеиваются, жабы становятся принцами… Расплавленная кожа станет такой, как раньше, даже родинка будет на месте.
— Я чувствую маской всё, и этот ожог тоже! Можешь любить Бьяджу! Зачем я ей, если избавившись от этой маски, я будут вынужден носить другую, чтобы скрыть безобразный ожог на пол-лица!
— Донна Морено обходится белилами и вуалью… — Райнеро неуверенно хохотнул, забулькал вином, приникнув к горлу бутылки.
— Ну, спасибо, как же я не догадался, нацеплю вуаль!
— Со шрамом ты станешь загадочным и трагичным героем… И гони свою Бьяджу, если она сморщит носик на какой-то ожог. — Принц передал бутыль камергеру.
Сезар глотнул, последние капли скатились по подбородку.
— Да? Давай и тебя подпалим, раз это так здорово!
Райнерито дёрнул его за прядь волос, забрал бутылку, не глядя запустил куда-то в пол. Звон, осколки разлетелись у самого доспеха, отразив множество огоньков свечей. Если словами принц Рекенья был со своим камергером, то мысли его блуждали где-то между Эскарлотой и сорвавшейся осадой Ричеретты.
— Подпалим, если у тебя правда остался ожог. А есть он или нет, сейчас проверим. Пусть ненадолго, а маска исчезала даже в пути до Лаворы, стоило тебе затянуть свои монологи, стишки и песни о прекрасной, непорочной Бьяджине. Что, кстати, спорно, но сейчас о другом. Будет тебе стишок…

2

— Возлюбленный брат мой Родриго,
Зачем этот свет багряный
Упал на хеладский клинок?
Возлюбленный брат мой Родриго,
Скажи, скажи без обмана,
Кто от руки твоей лёг?
Сестра моя донна Леона,
Позволь мне собрать твои слёзы —
Чистый андрадский хрусталь.
Сестра моя донна Леона,
Клинком были срезаны розы,
Шипы изранили сталь.

— Кожа на месте. Немного покраснела под глазом, как от ожога. — Принц Рекенья нечестивым быком вломился в благодатные сады поэзии, истоптал розы, забодал Леону и Родриго, выгнал драматика вон. Сквозь прорези маски Котронэ излил негодование и упрёк, но Рекенья лишь вырвал у него из рук лист. — Закончим. Не хочу это слушать.
— Ты должен назвать мне автора! Кто выдумал Леону с Родриго до ммм!... — Райнерито положил ему на лицо руки. Болезненное беспокойство Леоны, увёртки Родриго, страшная тайна, что утянет обоих в пропасть порока, всё обратилось чушью в сравнении со сделкой с демоном и утраченным лицом. Котронэ промычал принцу в ладони: — Ну как?
— Она появилась прямо под пальцами, — упавшим голосом произнёс тот. — Я её ЧУВСТВОВАЛ. А творение моё, и там еще три куплета. Надеюсь, твои грешники не в обиде.
— О чём писали из дома? — спросил Сезар, едва Райнеро выпустил маску. Стихосложение не входило в круг увлечений его высочества, но относилось к числу талантов. Там, где драматик тратил на строфу день, неделю, месяц, принц Рекенья справлялся за минуту. Другое дело, что слагал стихи лишь тогда, когда происходило нечто из ряда вон, против чего были бессильны шпага, вино, девицы…
— Женщины любят воинов, Котронэ! — Райнерито подпрыгнул к доспеху, кулак обрушился на бычью голову, прозвенел злой короткий смешок. — Им нужно, чтобы доспехи были их мужчинам кожей, нужны кровь и грязь, но только в узаконенной форме. Когда я нанизал на клинок обалдуя, а ты скинул его труп в Эзекьель — это убийство, это руки по локоть в крови, как нас с тобой земля носит? А вот когда разбил армию, набрал трофеев, вернулся под звуки труб — это подвиг, это восторг и лавры, впору просить руки принцессы, благословения короля!
— Мы наконец-то одержали крупную победу над блаутурцами?... — Неужели Райнерито так огорчило, что где-то в изнывающих от войны Амплиольских горах эскарлотская армия достигла триумфа, но вновь без участия наследного принца?
— Нет, Котронэ! — глаза Райнеро бешено сверкнули. Он запрыгнул за доспех, обнял наплечники и заколотил по нагруднику, порождая стальные судороги. — Это! Лично! Онесимо ви Новерро! Одержал! Победу! В спальне! Моей! Сестры!
— Жуана завела любовника?!
— Жениха! Моя маленькая сестрёнка выходит замуж, пока её непутёвый братец отплясывает тут со своим камергером, который спутался с демоном-мужеложцем!
Сезар смолчал, что он мог ответить? Нежнейшая привязанность брата к сестре умиляла весь королевский двор, чтобы не сказать всю Эскарлоту. Жуана Гижар приходилась незаконной дочерью королю Апаресиды, но равюннское право и участливость короля Эскарлоты оставило горе-отца без неё. Десять лет назад, в самый разгар войны между Эскарлотой и Апаресидой, Жуана попала к королю Франциско заложницей. Сезар тогда как раз начал служить у принца пажом и вместе с королевской семьёй угодил под чары быстроглазой «пчелки». Не прошло и года, как король и королева удочерили проказницу. Райнерито отдал ей всю любовь, что причиталась его умершей Рамоне. И, кажется, не преувеличивал, когда говорил, что хотя бы эту сестру от себя не отпустит…
— Мать пишет, маршал Куэрво отзывается о Новерро как о талантливом кавалерийском полковнике. — Принц немного загасил в себе запал. Не бросаясь на доспех, он теперь кружил вокруг него каким-то пьяным стервятником. — Твоя сестра так его любит, пишет матушка. Отверженный, бла-бла-бла! Между прочим, обо мне Куэрво отзывался не хуже! Он всегда говорил, что я силён как бык и не обделён талантом стратега. А что ругал меня за горячность… Так для военного это хорошо, тем жарче он будет убивать противника! Спорим на что захочешь, Котронэ, этот Новерро без приказа зад не почешет! Меня сестра любит больше, уверен! Как можно любить больше брата какого-то кислого офицера Новерро?!
Раздался чудовищный лязг, Котронэ аж вздрогнул. У сапог, ткнувшись козырьком в пол, всеми своими рельефами дрожал чернёный с золотом шлем.
— Воин не тот, кто носит офицерскую перевязь, обедает с маршалом и спит с дочерью короля! Воин — это тот, кто любит драку и кровь, кто мчит на битву, как на празднество, кто услаждает слух стонами своих недругов, кто смотрит поверх склонённых голов, кто мечтает не о покое, а продолжении борьбы! И это я не воин, я недостаточно воин?! — кричал принц Рекенья, воюя с доспехом.
Он пытался разделить панцирь на нагрудник и наспинник, но ремни, заклёпки и петли не желали ему поддаваться. Но в этом не виделось ровным счётом ничего жалкого или смешного, хотелось помочь, стать маленькой частичкой в создании этого грозного, больше, чем человеческий, образа…
Чезарио аккуратно переступил через шлем, назначенный головой Новерро, и направился на помощь гневоокому божеству.
Тело его высочества было создано для доспеха. Панцирь сел так, будто давно с ним сроднился. Облекая принца в наплечники и наручи, Чезарио не отказал себе в удовольствии коснуться мускул, что были и лёд, и бронза, и мрамор… Помимо воли он прислушивался к пьяному рокоту. Его принц грозил покарать всякого, кто спляшет на свадьбе Жуаны Гижар, грозил отучить сестрицу ложится под кислых офицеришек, грозил всему миру, который вновь и вновь отнимал у него мечту, войну, повод дышать и любить…
Чезарио упивался этим громкими, тяжёлыми, грозными речами. Любовался, как слова срываются с губ пулями, что ни слово — то гибель. Принц в упор взглянул на него, когда Чезарио пристёгивал латную юбку, и пальцы едва не выпустили заклёпку. Эти глаза от гнева стали особенно зелены. Жёсткие кудри бы дивно смотрелись во вражьей крови. Изгиб губ молил об оскалах и рыке. Великолепие подбородка слегка затемняла неровная щетина, с которой упрямец не желал расставаться, но Чезарио бы простил ему и не такое…
Он поднёс принцу шлем, но Рекенья оттолкнул и продолжил высокие речи о ничтожном черве под каблуками его сестры.
— Смотри же, Сезар, смотри! Вот так я снесу голову этому выскочке! Его смерть запомнят и многажды подумают прежде, чем на Жуану хотя бы взглянуть! Пусть знают, пусть боятся, дон Родриго ревнив и не отпустит свою Леону! — Принц наподдал по шлему ногой. Чёрно-золотое великолепие отозвалось глухим звоном и вылетело на балкон, где лязгнуло о мраморные плиты.
Чезарио отошёл к балкону, желая полюбоваться своим божеством не только вблизи, но и издали. Отсветы свеч влажно мерцали на воронёной стали, порождали золотой ореол, а тень Райнеро трепетала на стене чёрными крыльями.
— Браво, мой принц, браво, — Чезарио позволил себе лишь несколько тихих хлопков, боясь опошлить высокий момент овацией.
Принц Рекенья изогнул губы в усмешке и грациозно, насколько позволил доспех, отвесил поклон. Бог войны удалялся от дел, но дальше он и не был им нужен.
— Что скажешь, Котронэ? Страффи-Фосколо бы прельстилась моей игрой? Хотя я не играл… Исполню каждую угрозу, только срок мне дай!
— В тебе говорит вино. А в Леандре нет ничего исключительного. По крайней мере, ничего такого, что могло бы удержать тебя в её постели хотя бы неделю.
— Стыдно, Котронэ, хвастаться…
— А разве я похвалялся тем, что делил с нею спальню? Мне нужна была сцена и возможность ставить свои спектакли, не более того.
Райнеро любовался наручами, вытянув руки и ловя блики свечей, но после слов камергера вскинул голову.
— Ну ты… змей! Хвалю! — Во взгляде явственно прочлось восхищение, от которого Чезарио стало очень тепло и игриво.
Чезарио склонил голову, тряхнув кудрями, непокорные пряди упали на лоб. Камергер одарил своего принца взглядом, достойным змея, сощурив глаза, взглянув из-под ресниц. Шаг навстречу, скользящий и порывистый, как играет кольцами своего тела кобра.
— Победы в делах любовных даются тебе куда проще?
— Если бы каждая женщина была крепостью, постель полем брани, а сладострастный угар — жаром боя, раной, мир бы не знал мне равных… — принц вздохнул, отвёл глаза.
Нет, это божество не предастся унынию, оно просто ещё не знает, что и на войне любовной можно стяжать такую победу, о которой раньше не помышлял.
— Тогда это тебе не к чему. — Чезарио взялся за наручи, осторожно ослабил ремни, но принц не сопротивлялся, позволял совлечь доспех. Вдохновлённый успехом, камергер принялся за наплечник, не забыв пробежать пальцами по сатину колета. Райнеро тряхнул рукой, пошатнулся. Чезарио охотно поддержал, вдохнул запах пота, железа и вина. Только так и должен пахнуть бог! Кровь, смерть, земля, это всё прибудет позже… — Победы на любовном ложе одерживают в иных доспехах, а? Посмотри, воин, ты еле стоишь на ногах…
— Беспокоишься о выпитом? Не лезь, Котронэ, я не настолько пьян, сними только панцирь, дальше я сам. — Принц дёрнул вниз латную юбку, но потерпел неуспех, и Чезарио сам доверил в свои руки зад его высочества. — Котронэ, пошевеливайся! Раз я пока не воин, то спать в железяках война меня не учила…
— Мой гневоокий Рекенья, я пьян не меньше вашего… — Поднимаясь, Чезарио «неловко» опёрся о бёдра принца. В ладонях потеплело, по жилам бога войны могла течь лишь кровь с примесью пламени.
— Панцирь, мой нерасторопный Котронэ…
Чезарио поспешил встать за спиной принца, пока даётся возможность, расстегнул ремни по бокам. Райнеро понурил голову, подобный уставшему притихшему бычку. Чезарио украдкой погладил его по шее, по страшной несправедливости не знавшей ничего лучше бестолковых девичьих рук.
— Что же такое принц Рекенья? Не воин, как ты хотел бы, а за твои любовные подвиги отец тебя порицает. Недовольство родителя не то, чем стоит гордиться, не так ли? В тебе столько пороков, один краше другого, но ты наделён и прекрасным. Его так трудно разглядеть, но, увидев, невозможно забыть, отпустить. Чего ты хочешь? Чего боишься?
— Я? Ничего… Что мне земные страхи? Я не страшусь даже смерти.
Прежде, чем отстегнуть на плечах последние ремешки, Чезарио отвёл змейки кудрей от уха принца и шепнул:
— Хвастун. Смерти боятся все, потому что за ней может наступить вечность…
— От твоих речей голова кругом…. — Райнеро чуть повернул к нему голову, и маска Чезарио блаженствовала на огне его дыхания.
Камергер совлёк с его высочества панцирь, пристроил у подставки и уселся среди подушек, на которых они, по выражению древних равюнн, «возлежали» в разгар своей пьянки.
— А хочешь, я назову тебе твой величайший страх? — Чезарио за запястье потянул Райнеро за собой. Тот послушно плюхнулся рядом, скинул колет. Пальцы, по праву тоскующие без рукояти меча, расшнуровывали сорочку. — Ты так этого боишься, что запрятал в глубины, в самый тёмный уголок, и запретил себе даже думать об этом.
— Вот как? И что же это? Ну, Сезарина, удиви меня, — Райнеро пьяно ухмыльнулся, через голову стянул сорочку, открывая гордые, уверенные формы своего тела.
Чезарио придержал принца за щетинистый подбородок, надавил пальцем на ямочку, затем легко, мимолётно коснулся губами губ, и их вкус отвечал его чаяньям. Райнеро широко распахнул глаза, у него явственно перехватило дыхание.
— Ты боишься этого, — Чезарио приложил ладонь к его сердцу, упиваясь каждым скачком, — ты отрицаешь, но ты любишь меня, Райнеро Рекенья. И сколько бы ты не смеялся над Сезариной, ты видишь её во мне и ничего не можешь с этим поделать. Твоя любовь стыдна и недопустима, ты боишься её и боишься, что не люблю? О нет. Больше всего ты боишься, что я люблю в ответ, и сгорим мы вместе.
— Значит сгорим.
Райнеро толкнул его на подушки и налёг сверху. Тело Чезарио сладко заныло под этой опаляющей тяжестью. С губ спорхнул вздох, и мгновением позже Рекенья впился в них пульсирующим поцелуем, носом поглаживая Чезарио щеку. Камергер замыслил устроить своему принцу такую победу, каких у того ещё не было, порадовать, вдохновить, и лишь легонько обхватил его за спину, позволяя себя покорять. Рекенья перешёл к шее, нанося уколы щетиной, но исцеляя ласкою губ. Чезарио алчно втягивал носом морской запах кудрей, плещущих у самого носа, погружал в кудри пальцы, игрался. Руки Рекенья пустились ему под рубашку. Шершавые, жёсткие, неразлучные с эфесом и поводьями, они доводили до помутнения своей игрой по торсу, плечам Чезарио. И наконец ринулись вниз, к изнывающему от пламени паху, к предпоследнему акту этой чувственной пьесы.
— Приласкаешь единорога, Сезарина?
Сперва перехватило дыхание: пальцы Рекенья сомкнулись на гульфике, хищная усмешка открыла зубы до самых клыков. Сезар перехватил руку принца, сдвинул и смог сделать вздох, болезненный, резкий.
— Ты что сказал?! Твой рог и я?! А ну слезь! — Сезар смог отпихнуть Райнеро, но сопротивление неудавшегося любовника принцу не понравилось.
Райнеро озлобленно зарычал, исказив лицо в гневе. Котронэ выбрался из-под него, но прежде, чем поднялся на ноги, Рекенья подался вперёд, не желая отпускать. Пришлось дать отпор. Пинком. В живот. Рекенья сдавленно охнул, упал на спину.
Котронэ попятился, ноги подгибались, но встать удалось. По телу гулял жар, руки запоздало дрожали, в паху жгло от боли и желания разом, сердце бешено колотилось, отдаваясь шумом в ушах. Артатос и его маска! Котронэ лихорадочно соображал, когда это произошло, это пришествие демона, но помнил только влечение к другу, слова, сорвавшиеся с губ и Райнеро, поддавшегося демоническим чарам! Маска играючи устроила театр здесь и сейчас, и Сезар играл, в своей роли забыв, кто он и что делает.
Райнеро поднялся на ноги, пошатнулся. Сезар шагнул было к нему, но друг бросился на него с нечеловеческим рыком:
— Противишься своему принцу?!
— Очнись же, Рекенья! — Удар вышел неслабый, ладонь обожгло, щека Райнеро побагровела.
Принц отпрянул, схватился за щёку. Гневно затрепетали ноздри, зубы блеснули в оскале. Он отнял руку, взглянул на Котронэ… Из глаз Райнеро медленно исчезал гнев, уступая место замешательству, затем испугу и… стыду? Друг охнул, попятился, упёрся спиной в спинку кресла. Едва не упав, опёрся о неё рукой.
— Отверженный! — почти простонал Райнерито. — Ударь меня ещё раз, у тебя до сих пор красивые губы!