А́ртатос. Глава XIV

[suncet-flame]

1

Сезар выбрал Парадный зал. Незапертые двери легко распахнулись перед блуждающим в поисках пристойной сцены артистом. Исчезающая во тьме колоннада, окна до пола, своды потолка, одним своим видом доводящие до головокружения… Котронэ прошёлся вдоль окон, через холодное стекло били столбы лунного света. Серебряное сияние окутывало зал дымкой, почти туманом, по мрамору пола стелились голубые блики. Сезар ступал мягко, неслышно, на ходу рассёк ещё один лунный луч. Зал подходил как нельзя лучше. Ночной Пьядже являл собой тайну, острую, ранящую. Его стены видели многое, но Сезару, кажется, удивлялись.
Выйдя на середину зала, Котронэ спокойно вздохнул, вскинул голову. Самым сложным будет позволить маске играть и не потеряться в этой игре самому. Луна услужливо светила на одинокого певца, пока что без единого зрителя, но это пока. Сезар нарочно встал так, чтобы видеть двери. Этого зрителя он не упустит.

Возлюбленный брат мой Родриго,
Зачем этот свет багряный
Упал на хеладский клинок?
Возлюбленный брат мой Родриго,
Скажи, скажи без обмана,
Кто от руки твоей лёг?

Сезар невольно сделал паузу, слушая собственное эхо. Оно поражало, завораживало, и этот зал с упоением ловил голос Чезарио, возносил к потолку. Он расскажет Пьядже историю Родриго и Леоны, и пусть эти стены помнят и шепчут её ночами, чтобы она приходила во сны, будоражила, пленяла…

Сестра моя донна Леона,
Позволь мне собрать твои слёзы —
Чистый андрадский хрусталь.
Сестра моя донна Леона,
Клинком были срезаны розы,
Шипы изранили сталь.

Сезар не без удовольствия оттолкнул мысли маски: ранящие шипы живо напомнили о щетине Райнеро. И напоминание было не нежным и волнительным, как хотел бы демон, о нет. Котронэ потёр шею. Принц не только исколол её, он впивался поцелуями, покусывал, оставляя красный след. Если Райнерито так же безжалостен к девицам, с ним стоит поговорить, их нежная кожа не заслужила… такого.

Возлюбленный брат мой Родриго,
Зачем этот свет багряный
Упал на хеладский клинок?
Возлюбленный брат мой Родриго,
Молчание горше обмана,
Кто от руки твоей лёг?
Сестра моя донна Леона,
Позволь возвратить мне алость
Бледным щекам твоим.
Сестра моя донна Леона
То соколу сильно досталось,
Я был недоволен им.

А пел Сезар действительно красиво. Он слышал свой голос, будто со стороны, ловил малейшие переливы звуков, но лекарство от Чезарио было найдено. Песня Райнеро приводила Сезара мыслями к самому принцу, и демоническая актёрская сущность слабла. Маске хотелось любоваться братом, что проводит окровавленной рукой по нежной сестринской щёчке, оставляя алый след. Сезар же отмахнулся от трагичного образа, вспоминая того, кто действительно был недоволен. И собой, и им, своим камергером. Райнерито совсем не сразу пришёл в себя после сердечной любви к Сезару. Принц почти плакал, боясь не то что приблизиться к камергеру — взглянуть на него. «Что ты сделал?! Сними её! Это был не я! Я же хотел тебя… Сезаааар!!!» — выл принц Рекенья, закутываясь с головой в покрывало. Сезар же метался между ним и винным кувшином, он уже знал, как поступит. Споит принца окончательно, уложит спать и отправится «снимать её». Угроза однажды проснуться в объятиях Рекенья придавала решимости.

Возлюбленный брат мой Родриго,
Зачем этот свет багряный
Упал на хеладский клинок?
Возлюбленный брат мой Родриго,
Давно ль ты предался обману,
Кто от руки твоей лёг?
Сестра моя донна Леона
Позволь мне согреть эти руки,
Тиктийских льдов ледяней.
Сестра моя донна Леона,
У смерти мой конь на поруках,
Тоскую о славном коне я.

Кое-какому принцу бы не помешало тиктийского льда в область гульфика. Сезар поморщился, лапа Рекенья пониже пояса помнилась не хуже хищных поцелуев в шею. А между тем, будь Райнерито чуть праведнее, у маски ничего бы не вышло. Благо, Котронэ никогда не допускал в себе любви к мужчине, при всей своей тяге к неизведанному. Да, однажды он пытался попробовать неправильную любовь к сестре, но Сезарина напрочь отбила это его желание. Пробовать неправильно любить принца Сезару не снилось и во хмелю, а сейчас он убедился, что идея была бы заведомо плохая.

Возлюбленный брат мой Родриго,
Зачем этот свет багряный
Упал на хеладский клинок?
Возлюбленный брат мой Родриго,
Ты честь разменял на обманы,
Кто от руки твоей лёг?
Сестра моя донна Леона,
С чьих уст был нашептан мне грех?
И я наточил свой клинок.

Клинок Райнеро, безусловно, пребывал в постоянной готовности пронзать, но этой ночью отбитому нападению принц обрадовался. То есть, обрадовался бы, если бы мог испытывать что-то, помимо ужаса, и сосредоточиться на чём-то, помимо оправданий, что «Сезарина» это только шутка, и больше Сезар её не услышит. Сезара и Райнеро связывала крепкая дружба, Сезар любил думать, что это единение душ. Но влечение и плотская любовь мужчин? Нет уж, оставьте этот сюжет пьесам.

Сестра моя донна Леона,
Тебя возлюбил я отчаянней всех,
Твой муж от руки моей лёг.

Сезар умолк, последние звуки взвились к потолку, растворились. Меркли полюбившиеся маске Родриго и Леона, переводил дыхание Сезар. Взгляд на дверь, но створки закрыты, а зал по-прежнему пуст. Возможно, не стоило отстранять Чезарио? Но после случившегося с Райнеро Сезар не просто не хотел, боялся представлять, любоваться, уходить в мысли. Малейшая оплошность, и он уже смотрит на мир взглядом артиста, который заполучил лучшую из сцен — жизнь.
Тихие, неспешные хлопки. Сезар вздрогнул, обернулся. Через зал, играя лунными лучами, легко шёл Артатос. Демон обогнул колонну, обхватив себя руками, закружился в ведомом одному ему танце и остановился прямо перед Сезаром, хлопнул в ладоши у него перед носом. Котронэ сглотнул, отступил в тень. Зритель появился, но Сезар так и не мог без страха смотреть на свою копию. Артатос одухотворённо улыбался. Мурлыча под нос строки из песни, снова закружился и замер около посеребрённой луной колонны.
Что бы ни было у него на уме, в эту минуту пьеса разыграется, отвечая малейшим прихотям Сезара ви Котронэ! Сезар шагнул вперёд, схватил демона за плечи и прижал к колонне. Артатос нарочито испуганно выдохнул, затем улыбнулся, долго, порочно, одобрительно.
— Мне нравится твой напор, Чезарио. Годы, проведённые с принцем, дали тебе лучшее, что есть у него… — а принц, сам того не зная, дал демоническому двойнику камергера свой гардероб. В малиновом колете, простёганном сплетением чёрных полос, Райнерито впервые представлялся Буйволу. Мрачновременный мерзавец последовательно крал облик Котронэ, наряды принца, чувства Бьяджи…
— Верни мне лицо, — зубы сводило от гнева. — Это перестало быть забавой, страдают невинные люди!
В ответ — взмах ресниц, блеск бриллиантовой капли у мочки уха, улыбка, хватка демонических пальцев повыше запястий, заставивших руки Котронэ разжаться, упасть. Мгновение, и уже Сезар притиснут к колонне, и лапы демона давят ему в плечи, не сбросить, не выскользнуть.
— Когда театр стал для тебя забавой? И что ты делаешь здесь? Тебя зовёт сцена, Чезарио. Иди же на зов и живи спектаклем, иначе это, — длинный ноготь, Сезар таких не отращивал, постучал по маске, уколов висок, — сделает спектакль из твоей жизни.
— Сними её! — заорал Котронэ, и эхо, хохоча, взлетело к самому куполу, порезвилось, осыпалось и взлетело вновь. — Я расторгаю сделку! Сними, иначе я буду играть ужасно, мерзко, отвратительно!
— Плохая игра тебе недоступна… — демон щёлкнул его по носу, похитив эту проделку у принца. — Или ты не замечал, как, играя, становишься немного другим? Может, забывал ты себя? Маска помогает, когда не справляешься ты. А когда ей скучно, она начинает играть, как пару часов назад… Понравился принц?
Из горла рванул яростный вскрик. Сезар упёрся демону в грудь, толкнул, но с тем же успехом он мог бы сталкивать с постамента статую! Локоть Артатоса вдавился ему в грудь, стесняя дыхание. Завистливо вздыхая, Артатос ногтем погладил Сезару шею, разворошив следы голодных, требовательных поцелуев его высочества.
— Ты хочешь расторгнуть сделку… Но я ведь сказал — не могу. Мы уже играем, Чезарио, но всякой пьесе уготован конец. Наша с тобой пьеса разыгралась жизнью. Доброй ночи.
Котронэ не закрывал глаз, но всё равно упустил исчезновение демона. Сезар коснулся шеи: на пальцах мерцала песочная пыль.

2

— Возлюбленный брат мой Родриго…
Лужица света, шаг, темнота. Дышать густым ночным воздухом, раствориться в нём и дарить ему строки, пусть они резвятся, кутаются во тьму.
— Позволь мне собрать твои слёзы… Сочился из губ твоих грех…
Из окна проникает слабый свет, серебряная пыль. Чезарио пропустил её сквозь пальцы, подошёл к помутневшему витражу. Юноша склонил голову, в золотых кудрях венец из роз, каждый шип — боль, кровь алее розы, но роза слаще… Чезарио положил ладонь на прохладное стекло, коснулся губами губ юноши, оставляя на стекле поцелуй от дыхания.
— Возлюбленный брат мой…
Чезарио подставил лицо серебру, уста тронул влажный холод, его не поймать, его не забыть. Но дальше, во мрак, не даваться свету. Огонь всё рушит, он пугает ночь, он оставляет раны на этой бархатной тьме, а она так нежна.
Сгусток тьмы пошевелился. Песня разбилась о тьму. Широкий коридор, впереди светит факел, вдоль стены ряд дверей, за ними давно спят. Сезар замедлил шаг, тряхнул головой, избавляясь от остатков поэтического бреда. Что его отвлекло? На губах холод, где он его нашёл? Движение, со стороны колонны, едва заметный блик. Котронэ успел выхватить шпагу принца, тут же принимая на неё сильный рубящий удар. Шпаги высекли искры, топот, тонкий свист, нескольких клинков. Засада! Но как же темно, ничего не разглядеть.
Сезар только успевал отбивать выпады, пятился, только бы добраться до факела! Боль в боку, в ноге, клинок пресёк сразу две шпаги, метящие Сезару в грудь. Да сколько же их?! Двое со шпагами, а остальные? Кинжалы! По боку струится кровь. Сезар отступил, ещё шаг и он загонит себя в угол. Удар и скрежет, укол в предплечье, выставить блок, отвести шпаги. Руку увели в сторону, Сезар отпрянул, ударился спиной о стену. Удар, руки дрожат от напряжения, и вдруг звон. Шпага переломилась, конец. Котронэ из последних сил выставил перед собой жалкий обрубок клинка Райнерито. Мастерство фехтовальщика не передаётся через шпагу. Пять фигур окружали его, ловила лунные отсветы сталь.
Из-за спины вдруг исчезла опора. Не в силах устоять, Сезар повалился назад. Смертельный удар? Вокруг свет свечей, кто-то пробежал мимо, босые ноги виднелись из-под сорочки. Комната, он стоял спиной к двери. Сезар попытался подняться, но вдруг рядом зло зазвенел девичий голос:
— Немедленно сложите оружие! Или я расскажу отцу!
— Но монзелла Изотта, приказ герцога…
— Приказ дочери герцога: убирайтесь из моей спальни, забудьте дорогу к ней, иначе я закричу, что вы вздумали меня изнасиловать! И уж тогда вы познаете истый гнев герцога всей Вольпефорре! Вон!!! — Воинственно уперев руки в бока, в дверном проёме высилась Изотта Джудиччи. И лишь её воля преграждала убийцам путь.
Наёмники убрались назад во мрак, огонь свеч высветил только чёрные одежды. Не веря, что остался жив, Котронэ наконец позволил себе вздохнуть. Рука сжимала эфес поломанной шпаги мёртвой хваткой.
Изотта захлопнула дверь и повернулась к распластанному на полу Сезару. Хрупкая, в белоснежных шелках сорочки, капли жемчужинок на бретельках, островатое лицо не хранило и тени страха. Только решимость, достойная дочери Буйвола.
— Ваше высочество… — проблеял Котронэ.
Изотта наклонилась к нему, овевая бергамотом и ладаном, навитые колечками волосы щекотнули Сезару шею.
— Я узнала тебя, бесстыдник, — принцесса усмехнулась, приведя в движение крупную родинку у губ. — Привстань, перевяжу тебе раны. Только будь осторожен, не уколись клинками моих костей.
Прежде, чем Сезар перестал заживо сгорать со стыда, Изотта помогла ему сесть, подкатила курульное кресло, чтобы он опёрся, аккуратно сняла колет и потянула рубашку, до боли липшую к правому боку. Сезар стиснул зубы, давя стон. Насколько он чувствовал, помимо бока его серьёзно ткнули в предплечье и левую ногу, царапины на руках и синяки вовсе считать было незачем.
— Я приношу свои извинения за сюжет пьесы, — бормотал он, чтобы не выть от боли, пока Изотта стягивала с уколотой ноги штанину. — Я совсем не считаю ваши кости острыми, то есть, я бы никогда такого не сказал… Простите…
Принцесса хихикнула и куда-то пропала, оставив его одного на мозаичном полу среди стен, отделанных штукатуркой под зелено-коричневый мрамор. Сезар удерживал себя в сознании, таращась на пилястры по обеим сторонам шкафа. Раны нарывало болью. Сезар представил, как, окровавленный, в одних брэ, но при маске, испускает дух в покоях дочери Буйвола, и поморщился. Сюжет выстраивался наипошлейший…
Поднялся едкий, резкий запах огнистой воды, прозвучал мягкий треск, в ранах вспыхнуло жжение. Котронэ распахнул глаза, успевшие закрыться. Изотта сидела рядом и бережно омывала каждую его царапину, раны были заботливо перевязаны шёлком, взятым с подола её сорочки. Подол укорачивался. Сезар невольно засмотрелся на эти ножки с худенькими лодыжками.
— Как вы находите мои острые коленки, мессере Чезаре? — Изотта покрутила коленкой у него перед носом. — Принц Рекенья, должно быть, рассказывал вам, как каждый раз о них резался?
— Простите! — возопил Котронэ, хватая ручку принцессы, колдующую над его боком. — Мой принц дурак, а я слепо вписал в пьесу его слова. Теперь я вижу, нет ножек прекрасней.
Изотта вскинула на него глаза, привычно скрытые длинными ресницами, и тут же опустила. Очи долу, запахи ладана, чуть что — угрозы сбежать в монастырь. Чезарио чуть не хлопнул в ладоши: на сцене Пьядже старшая принцесса играла роль грешницы, опасно близкой к покаянию, жившей в грехе из последних сил, по воле отца.
— А крольчиха, мессере Чезаре? — Она прополоскала в серебряном тазике лоскут. Вода окрасилась алым, белая ручка увязла в кровавом тумане. — Не отпирайтесь, в неё превратили меня вы.
— Чарующая, злая, — Чезарио подался вперёд, развернул ахнувшую принцессу к себе спиной и усадил между колен, обняв за талию. — Забудьте крольчиху, у вас нет общих черт с этим неизящным животным. Вы… лебедь!
Изотта млела в его объятиях, упиваясь поэтическим вздором. Чезарио наговаривал, как плавны её движения, хрупки руки и изящен стан, и гладил плечи и напрягшуюся грудь. Чезарио восхвалял тонкость и нежность шеи, замолкая, чтобы обласкать поцелуями. Чезарио восторгался её волосами, мягкими, как лебединые перья, заверяя, что любой будет счастлив коснуться их.
Испустив стон, Изотта попыталась нащупать шнуровку на его брэ, развернуться, и тогда Чезарио с ней простился. Напоследок безвинно прошёлся губами по пальчикам, поблагодарил за спасение и безошибочно вычислил потайную дверь в шкафу, зажатом пилястрами.